В январе 1927 года китайские войска при поддержке советских советников, среди которых был Блюхер, заняли территории английских концессий в Китае, а в марте – Шанхай. 23 февраля британский министр иностранных дел Джозеф Чемберлен выдвинул требование прекратить антибританскую пропаганду и поддержку партии Гоминьдан в Китае. СССР ответила отказом. В мае Великобритания разорвала дипломатические отношения с СССР, страна оказалась на пороге большой войны.

Население стало запасаться товарами первой необходимости, крестьяне придерживать хлеб. В ответ правительство отменило в хлебозаготовках продналог и свободную торговлю. Вместо них  была введена кооперативная торговля, в скором времени сменившаяся колхозным строем, исключившим любую самостоятельность крестьян при сдаче хлеба.

На фоне срыва хлебозаготовок и введения вновь карточной системы выдачи хлеба в десятую годовщину революции левая оппозиция провела демонстрацию под лозунгами борьбы с нэпманами. Выдвигались требования скорейшей индустриализации промышленности и коллективизации сельского хозяйства.

Для индустриализации нужны были деньги, которые решили взять у крестьян. XV съезд ВКП(б) резко изменил курс партии в отношении деревни. В декабре по региональным организациям были разосланы секретные директивы ЦК с требованием во что бы то ни стало увеличить объём хлебозаготовок. В директиве от 14 января 1928 года говорилось о решении ЦК «нажать зверски на наши парторганизации» и требовалось арестовывать «спекулянтов, кулачков и прочих дезорганизаторов рынка и политики цен». В качестве теоретического обоснования проводимых мер Сталин выдвинул тезис об обострении в стране классовой борьбы.

Перегибы на местах

Конфискация зерна на Украине

Сворачивание НЭПа сопровождалось массовой заменой местных властей. Функции старост, председателей советов, полномочных представителей районов, председателей различных комиссии теперь часто доверяли проходимцам и пьяницам, которым нечего было терять, и даже когда-то осужденным за грабежи и бандитские налеты.

Если маргиналам не удавалось отнять у крестьян что-то силой, то на них доносили властям, обвиняя, что те прячут зерно и агитируют против коммунизма. Крестьянин был беззащитен, не знал, к кому обращаться о помощи в защите имущества и прав на безопасную жизнь. Крестьян стал врагом народа, буржуем, а они представителями пролетариата и большевистской революции.

Новая политика сильно ударила по семье прадеда Феофана Феофановича, который был фермером-средняком и вполне зажиточным по меркам украинского села Нововознесенское крестьянином.

Моей бабушке Ксении тогда исполнилось 17 лет и она уехала учиться в медучилище, которое уже закончила старшая сестра Евгения, работавшая в больнице в Акимовке в окрестностях Мелитополя. Редко бывали дома и остальные дети – в школе села Нововознесенское учили только до четвертого класса, так что Нина, Борис и Анатолий учились в Нововоронцовке.  С  родителями – Феофаном Феофановочем и его женой Анастасией постоянно оставался только младший ребенок – десятилетний Володя, который уже став известным польским поэтом Станиславом Мисаковским, описал переломные события в жизни отца в книге «ВДФ. Человек, который не знает, кто он».

Конфискация зерна

Посреди двора стояли повозки, незнакомые люди выносили из сарая мешки с зерном. На грязном полу было полно рассыпанной пшеницы, лежали какие-то тряпки и бумажки. Отец умолял не забирать все – оставить для посева и хлеб для детей.

– Советской власти нужен хлеб. Враждебные силы империалистов могут в любой момент напасть на Советский Союз, а наша армия голодает. Я велю забрать даже пирожки и крупы из банок в буфете! – ответил военный с пистолетом. Мама плакала, а отец скулил как собака, пытаясь объяснить, что если заберут все зерно, весной нечего будет сеять.

До этого Феофан Феофанович получал различные письменные предписания с требованием поставить столько-то  зерна на пункт закупки, или внести столько-то рублей в государственную казну. Жаловался, но платил, полагая, что власть опомнится. Думая, что в Харькове и Москве не знают, что происходит в селе. Он читал газеты, выделял отрывки, в которых четко говорилось, что налоговая и выкупные облигации являются добровольными и что категорически запрещено брать у крестьян посевное зерно. Потом садился за стол и до поздней ночи писал заявления, жалобы, просьбы.

На следующий день ехал в Высокополе, чтобы на почте лично переслать их заказным письмом в районные и центральные органы. Он был уверен, что власти после прочтения отреагируют и примут соответствующие решения. Ведь речь идет не только о нем, но об интересах государства, если крестьяне не посеют, то не будет урожая, что приведет к голоду и снижению обороноспособности страны. Он ждал положительных новостей и делал все, чтобы выполнять поставки. Брал на помощь детей, нес мешки, взвешивал, грузил на телегу, запрягал лошадей и вез в Высокополе. Не только зерно, но и свиней и овец. Но реакции на письма не было, а с каждым днем приходили новые предписания.

Сельскую школу закрыли, учительницу перевели на другую работу. Осень 1927 года была холодной и трудной. Феофана Феофановича постоянно вызывали на какие-то беседы и задерживали в кутузке. Долги росли, продавать было нечего, зерно реквизировали, на имущество наложили арест. В доме царила атмосфера страха, неуверенности и уныния. Денег не хватало не только на налоги, но и на оплату пребывания детей в школе.

В январе 1928 года появился государственный заем, который был официально добровольным, но на практике Феофана Феофановича принуждали выкупить облигации на сумму триста рублей. Огромные по тем временам деньги – лошадь стоила пятьдесят.

В сельсовете начали действовать уполномоченный, постоянный представитель района, который завел мини-тюрьму – «кутузку» для тех, кто не выполнял новые требования властей. По вечерам Феофана Феофановича стали вызывать на беседы, по каким причинам он не выполняет заданий власти, причем часто беседы затягивались на всю ночь. Феофан объяснял, что надо было отдать государству, он уже отдал. Ему предлагали подумать, а через несколько дней вызывали снова.

Агитационный плакат

Однажды утром он не вернулся. За отказ подписаться на добровольный займ его посадили в кутузку.  Жена Анастасия пошла к уполномоченному и встала перед ним на колени с детьми, как перед алтарем, умоляя отпустить кормильца.

В 1928 году незадолго до Пасхи в дом Феофана Феофановича ворвались очередные революционеры в сопровождении представителей власти. Ему объявили, что он арестован и что ему не разрешается удаляться до окончания обыска и конфискации имущества.

Во дворе стояли повозки. В сарае, коровнике и курятнике суетились люди, переворачивали, ломали, хватали все, что попадалось под руку. У некоторых были длинные стальные прутья, которыми протыкали солому. Из коровника вывели коров, из конюшен лошадей, визжали свиньи, кудахтали куры, лаяли собаки. Выносили мебель, перины, одежду, кухонную утварь.

Осенью 1928 года Анастасия смогла добиться свидания с мужем в тюрьме в Херсоне и поехала на него с сыном. Володя с трудом узнал в Феофане Феофановиче папу: он был небритый, изможденный, сутулый, как старик, одетый в серую куртку, сидящую на нем как на вешалке. Адвокат пояснил, что несмотря на отсутствие доказательств вины ситуация из-за политической обстановки сложная.

Феофан Феофанович Демьянок

Феофан Феофанович и сам боролся за свои права, посылал письма властям – прокурорам, судьям, в милицию и ГПУ, надеясь, что во всем разберутся и его освободят. В каждом письме подробно обосновывал свою позицию, приводил номера документов, указывал имена людей, которые были непосредственными виновниками или свидетелями.

Он когда-то был волостным писарем, имел красивый, разборчивый почерк, умел логически рассуждать. Каждое заявление делал в нескольких экземплярах.  Например, такое он написал в апреле 1928 года в высший тогда орган власти Украинской союзной республики.

Председателю Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета
г. Харьков

от жителя села Нововознесенское  Качкаровского района
Херсонской области Феофана Феофановича Демьянока

Заявление

Я, постоянный житель села Нововознеское, возраст пятьдесят три года,
принадлежу к крестьянам среднякам. Моя семья состоит из восьми
человек:

жены Анастасии, возраста сорока трех лет;

дочерей: Евгении, возраста двадцати лет, окончившей медицинское училище в г. Запорожье, работающей в настоящее время в качестве помощника врача в городе Акимовка Мелитопольского округа; Ксении, восемнадцати лет, учащейся Запорожского медучилища; Антонины, шестнадцати лет, ученицы сельской школы в Нововоронцовке;

сыновей: Анатолия, четырнадцати лет и Бориса, двенадцати лет, учеников пятого класса Костромской семилетней школы; а также Владимира десяти лет, ученика третьего класса местной четырехлетней школы, живущего с родителями.

У меня 24 десятины пахотной земли, 4 лошади, 2 жеребенка, 3 коровы — одна дойная, 2 телки, 3 теленка и необходимый для работы инвентарь, кроме молотилки.

В 1927 году я выполнил сборы: заплатил сельскохозяйственный налог, установленный по доходу в 596 рублей — 107 рублей 67 копеек, купил облигации на 22 рубля 50 копеек, заплатил налог на самозанятых -115 рублей 34 копейки, купил страховку за 17 рублей 67 копеек, итого 267 рублей 51 копейка. Для обучения и найма жилья для детей в текущем году истратил 120 рублей. Никаких льгот и скидок у меня нет. Детей учу за счет самоограничений и жертв. Хозяйство вел самостоятельно, без наемной силы, только в 1927 году год из-за болезни жены на летний период я нанял девушку.

В январе текущего года уполномоченный по вопросам налогообложения и распределения государственных займов товарищ Павленко вызвал меня и других в сельсовет на так называемые разговоры. Сначала мягко предлагал, потом требовал, чтобы я купил облигации на сумму 300 рублей. Я не могу себе этого позволить, потому что все сбережения идут на обучение детей, у меня даже нет денег на ремонт дома, но он слушать не хотел. Павленко звал меня в основном по вечерам и, задерживая до поздней ночи, говорил, что советская власть пока требует от меня только денег, а если я откажусь, он отнимет у меня жизнь, а детей выгонит из школ. Ругался, угрожал, в конце концов, заявил, что если до седьмого февраля не выкуплю облигации, то сломает мне ребра.

Не выдержав, я поехал к окружному прокурору в Херсон и письменно подал жалобу. Прокурор успокоил меня и заверил, что поможет мне и что если снова будут инциденты –  достаточно будет ему телеграфировать.

После этого визита к прокурору Павленко оставил на два-три дня меня в покое, а потом все началось снова. Однажды поздно вечером прислал за мной гонца с поручением немедленно прибыть в сельсовет. Приближалась ночь, я боялся идти в это время, и передал, что я приду завтра утром. Это было начало моих мучений. На следующий день, когда я явился в сельсовет, Павленко и Правицкий заявили, что я арестован, и под конвоем отправили меня к районным властям в Качкаровку.

Жена сразу же отправила в Херсон телеграмму, прокурор помог, меня освободили, а Павленко перевели в другое село. Через несколько дней в село Нововознесенское прибыл новый уполномоченный товарищ Левицкий, который с комиссией стал у некоторых хозяев просматривать склады с зерном под предлогом определения степени опасности заражения долгоносиком. Я показал им все запасы, отметив, что кроме зерна на посев, хлеб и корм, остались только  450 пудов, уже проданные Днепропетровской государственной мельнице в Высокополе. Просрочка с вывозом возникла из-за дождливой погоды. Я заключил с мельницей договор.

После окончания осмотра Левицкий предупредил, что не советует мне жаловаться, потому что все жалобы возвращаются ему и только от него зависит, как они будут улажены. Предупредил, что лучше без сопротивления выкупить облигации, так как в противном случае мне будет очень плохо и что от них зависит, будут ли мои дети ходить в школу или нет.

Не помогли квитанции о больших расходах на детей и необходимость срочного ремонта дома. На прощание Левицкий еще раз предупредил, что отказ закончится для меня трагедией. На следующий день председатель правления (он же председатель кооператива) потребовал, чтобы я доставил кооперативу 400 пудов зерна и выкупил за них облигаций на 300 рублей. Я сказал, что могу доставить зерно в местный кооператив при условии, что на это согласится Днепропетровская мельница, с которой у меня подписан контракт. Администрация мельницы, однако, согласия не дала.

Тогда он составил протокол, в котором отметил, что я категорически отказываюсь давать зерно. После прочтения мне протокола заявил, что я задержан, и приказал Левицкому отправить меня под конвоем в распоряжение районных властей. Не помогла привезенная в это время из Высокополя бумага, подтверждающая отказ мельницы.

На следующий день в Новоархангельске состоялось разбирательство. Мне предъявили обвинение по статье 127 Уголовного кодекса. 25 февраля 1928 году суд приговорил меня к 10 месяцам лишения свободы и конфискации имущества на 1000 рублей.

Предупреждения Павленко и Левицкого, что мне будет плохо, сработали. После оглашения приговора меня отправили под стражу в Херсонскую окружную тюрьму, а на имущество наложили арест. Без моего участия был составлен подробный перечень инвентаря.

На судебном заседании главным обвинителем стал секретарь окружного исполнительного комитета Херсона Данцев. В своей речи, основанной на ложных показаниях Свириденко (ныне председателя Нововознесенского сельского совета) и Данильченко, называл меня «гадиной», «дьяволом» и «канальей», подчеркивая, что детям деньги на школу посылаю, а выкупить облигации не хочу.

Вскоре после суда Данильченко вместе с Мрачко вскоре после суда явились в село Нововознесенское и стали издеваться над моей больной беззащитной женой, находившейся дома с младшим десятилетним ребенком Володей. Пугали, звали в сельсовет, требовали, чтобы она отвезла в местный кооператив зерно, на которое приговором суда был наложен арест и за неприкосновенность которого она несла личную ответственность. Когда она отказалась выполнить незаконное требование, то без уведомления суда опечатали склад, оставив мать с ребенком без пищи, а домашний скот без корма. Жена, чтобы выжить, вынуждена была ходить по соседям и попросить дать ей что-нибудь для ребенка. Иногда она приносила что-то для лошадей, которые без корма не были бы пригодны для весенних полевых работ.

Кассационная инстанция Херсонского областного суда 26 марта аннулировала решение и передала дело на повторное рассмотрение в XIV отдел окружного суда. После освобождения из тюрьмы и возвращения домой я обратился в сельсовет с просьбой предоставить мне копию переписи имущества и ордера на опечатывание склада, чтобы иметь основание для ходатайства о снятии наложенного на меня ареста. Копию переписи имущество получил, но пришлось потратить целых пять дней и пятнадцать рублей, чтобы вывести из похмелье судью-следователь IV филиала Бориславского суда, у которого был этот документ.

Он дал мне пакет, адресованный начальнику качкаровской районной милиции, содержащий  фотографию печати со склада и объем зерна, необходимый для весенней посевной, корма для скота и муки для семьи, отметив при этом, что наложенный арест все равно будет действовать.

От Бориславля до Качкаровки более 60 верст. Домой я вернулся только седьмого апреля. От начальника милиции привез пакет под номером 780, предназначенный для надзорного Бондаря — он должен был приехать из Нововоронцовки и выполнить поручение следователя.

Однако все происходило не так гладко, как можно было предположить. Дома я узнал, что утром того же дня (7 апреля), когда жена уехала в Ивановку, а дома остался десятилетний наш сын Володя, во дворе появились неизвестные, сорвали печать, сломали дверь и стали вывозить зерно, принадлежащее Днепропетровской мельнице, не взвешивая и не записывая количества.

Когда жена пришла домой и увидела, что случилось, то послала гонца на мельницу в Высокополе, чтобы сообщить о сложившейся ситуации. Гонец вернулся с протестом от руководства мельницы, вывоз был прерван, но жену предупредили, что завтра вывезут остатки, оставив только на посев: пшеницы 35 пудов, ячменя 35 пудов, овса 8 пудов, пшена 2 пуда. Кроме того, для лошадей 20 пудов, для свиней и птиц — ничего, для семьи 20 пудов и около 9 пудов мака. Чтобы моя жена почувствовала их власть, один из людей (вероятно, Правицкий) сказал ехидно: «Теперь можешь телеграфировать в прокуратуру».  

Преступники закрыли склад на замок  и предупредили жену, что она лично отвечает за оставшееся
зерно и инвентарь. Человек, у которого был взят замок, был ненадежным, его не раз ловили на воровстве. Жена, опасаясь за сохранность имущества,  заперла изнутри на засов, который открыть извне можно было только собственноручно сделанным мной ключом.

Преступниками, о которых идет речь, были уполномоченный районного исполкома Лиховид и сопровождающие его лица — депутат сельсовета Свириденко, председатель КХС Данильченко и председатель местного кооператива Правицкий.

Так все выглядело в момент моего возвращения домой после шести дней отсутствия. В кармане у меня был пакет для проверяющего с  фотографией печати и предписанием на выдачу мне необходимого зерна. Поездка в Нововоронцовку за проверяющим стала лишней.

 Когда возвращаясь домой, остановился в Качкаровке, то обратился там к председателю райисполкома с просьбой дать мне копию приказа об опечатывании склада, когда меня отправили в суд. Оказалось, что в суде такого документа вовсе нет. На мой вопрос председатель ответил, что печать наложили по поручению Левицкого, но согласился написать записку в сельсовет, что арест, наложенный на зерно, временно отменят.

8 апреля я поехал в Высокополе и письменно уведомил руководство мельницы о незаконном вывозе принадлежащего ему зерна, и что их мешки тоже забрали. Когда я вернулся домой, во дворе уже были Свириденко и Данильченко, они требовали от жены ключ от внутреннего засова. На запрос, что здесь происходит, вместо того, чтобы ответить - они потребовали открыть дверь склада. Я сказал, что нахожусь под следствием, ответственность за имущество возложена на мою жену, и только она может решать, как поступить. Она же заявила, что пока не будет официального протокола с перечислением, кто принял решение о вывозе принадлежащего Днепропетровской мельнице зерна, ключ не даст. Потом добавила, что если они хотят войти в хранилище, они могут взломать дверь. Свириденко, злобно зашипев, что запомнит их до самой смерти, закрыл дверь на свой замок, и ушел.

9 апреля я поехал в Качкаровку с подготовленной в письменном виде просьбой о вмешательстве. Левицкий отмахнулся от меня и не захотел говорить. Начальник милиции посоветовал обратиться по этому вопросу уполномоченному Бондарю. На следующий день я поехал в Нововоронцовку к Бондарю. Когда вернулся, дверь в склад с зерном была открыта. В мое отсутствие пришли Лиховид, Свириденко и Данильченко, велели Боровко разобрать часть крыши, войти внутрь и отодвинуть задвижку.

Зерно, однако, не успели вывезти, так как не смогли найти свободной повозки с лошадьми. Я попросил уполномоченного Бондаря, чтобы он составил протокол о том, что видел. Но он отказался, ограничившись распоряжением о выдаче мне зерна на посев, количество которого определила комиссия из трех человек в составе: Свириденко, Данильченко, Боровко. Зерна я приготовил для посева 32 десятины, комиссия из трех человек предоставила мне для посева всего 20 десятин, остальное уже вывезли. Недостающее зерно частично пополнил кукурузой и подсолнечником, но более восьми десятин подготовленной земли так осталась не засеянной.

14 апреля Левицкий, находясь в селе Нововознесенском, вызвал меня в сельсовет и заявил, что за отнятое у меня зерно я должен выкупить облигации — и если я этого не сделаю, то должен ждать худшего. Сколько у меня забрали зерна, не знаю, очевидцы говорят, что около 400 пудов (озимая и яровая пшеница, ячмень, овес, просо). Когда я спросил о точном весе Свириденко ответил, что мне это не нужно, потому что я не получу за это ни копейки.

Подводя итоги, пришел к выводу, что тюремное заключение — меня лишили свободы на десять месяцев и конфисковали имущество на 1000 рублей, я получил за желание обеспечить своих детей (расходы на эту цель ограничили мои возможности купить за 300 рублей облигации) и за то, что я хотел засеять землю дезинфицированным отборным зерном. К той моей «вине» можно еще добавить, что зерно я хотел доставить на мельницу в Высокополе, а не местный кооператив. Как позже стало известно, изъятое у меня зерно для посева преступники вывезли в Кривой Рог и продали там частным образом по спекулятивной цене.

В сложившейся ситуации не знаю, что мне делать. Часть земли останется  незасеянной, образовалась задолженность по оплате обучения и проживания детей. Зерно забрали, но денег мне за него не дали, продать ничего не могу, потому что на имущество наложен арест. Правда, Левицкий сказал, что если за зерно возьму облигации, то арест снимут, но решит ли это сложившуюся ситуацию?

С учетом вышеизложенного, статьи товарища Рыкова о недопустимости применение принуждения при распределении государственных облигаций, опубликованной в газете Известия № 78 от 1 апреля этого года, напечатанного в Крестьянской газете № 16 от 17 апреля постановление  «о недопустимости деформаций и перегибов в сфере снабжения хлебом», принятым на пленарном заседании ЦК ВКП (б) и ВЦИК и призыву газет к неуменьшению посевных площадей, обращаюсь к вам с просьбой о:

1. Возбуждении служебных и уголовных дел в отношении лиц, упомянутых в этом ходатайстве, которые открыто нарушали советский закон, подрывали авторитет государства и мешали фермерам реализовывать решения партии и правительство. Это также даст мне возможность спокойно жить и работать ради общего блага. В то же время я прошу Вас направить следователя, чтобы на месте осмотреть и установить нарушения против меня и моей семьи, а также нарушение распоряжений центральных властей, что привело к снижению посевов в нашем районе более чем на пятьдесят процентов.

2. Если специальное расследование невозможно, пожалуйста, выдайте распоряжение, обеспечивающее нормальные условия жизни и работы для меня и моей семьи, потому что в нынешней ситуации такой возможности нет.

Если для выяснения и установления фактов необходимы документы, то готов представить следующее: (Далее перечисляются 12 справок, протоколов, постановлений в-и заверенных копий).

Феофан Демьянок  23 апреля 1928 года.

Вину Феофана Феофановича доказать не смогли, поэтому вынесли самый мягкий приговор – конфискация земли, всего имущества и ссылка на Кавказ под надзор местного ГПУ. На прощание прокурор Херсонского района сказал:  – Будьте счастливы, что все так закончилось. С нашей стороны больше ничего не можем  сделать. Желаю Вам удачи в вашей новой жизни.